День Победы — время для размышлений. Колонка американского писателя Срджа Трифковича
Обозреватель журнала Chronicles, доктор истории Саутгемптонского университета размышляет о том, почему с победой над нацизмом не прекратилась «гражданская война» в Европе и какой вред антироссийская кампания наносит Соединённым Штатам Америки
Вторая мировая война в Европе завершилась 73 года назад. Это была титаническая борьба, в которой Красная Армия взяла на себя основное бремя, нанеся почти четыре пятых от всего урона, причинённого союзниками армиям рейха. Это был также самый разрушительный конфликт в истории человечества, который уничтожил, по самым сдержанным оценкам, более 50 миллионов жизней. Тем не менее утверждение о том, что Вторая Мировая война является самой масштабной трагедией в европейской истории в контексте моральных и нравственных последствий, стало предметом для дискуссий. С метафизической точки зрения это мрачное определение относится к Первой Мировой войне, столетнюю годовщину окончания которой мы будем отмечать 11 ноября этого года. Война 1939–1945 года была вторым раундом затяжного суицида Европы, начавшегося в июле 1914-го.
Обе войны были начаты амбициозной немецкой элитой. Документы, собранные выдающимся немецким историком Фрицем Фишером (занимался историей Первой мировой войны — прим.) почти половину века назад, не потеряли своей актуальности. Германская империя могла доминировать в Европе экономически и, следовательно, политически в 1920-25-м годах без единого выстрела, но её лидеры были охвачены чувством абсолютного превосходства, которое мы сегодня наблюдаем в Вашингтоне. Наглые гитлеровские авантюры первоначально имели успех (демилитаризация Рейна, аншлюс, Мюнхенское соглашение). Он не мог остановиться, и было понятно, что рано или поздно должен был получить отпор. И он его получил — на востоке, зимой 1942-43-го, в ходе войны произошёл перелом. Даже если бы не было высадки в Нормандии, Красная армия достигла бы Ла-Манша в 1946-м.
С метафизической точки зрения катастрофа 1914–1945-х годов стала следствием раскола между сердцем и разумом европейцев. Он начался в Ренессансе, рос и ширился при Просвещении, попробовал крови с гильотины Французской революции и произвёл на свет — задолго до того, как августовские залпы прогремели над Францией, Россией, Сербией и Бельгией — всадников Апокалипсиса современного мира: Маркса, Дарвина, Фрейда и Пикассо. Тропа разрушения, проторенная этим квартетом в XIX-м и начале XX-го века, возникла благодаря растущей убеждённости европейцев в том, что в человеческом разуме, усиленном наукой и технологиями, содержатся ключи ко всем дилеммам и вопросам нашего существования, а людские страсти и желания не должны быть скованы кандалами естественного закона и морали.
Ленин, Муссолини, Гитлер, Тито, Мао — все они вышли из дымящихся руин Первой Мировой. Именно она породила Клинтонов, Сороса, коллективный Брюссель, точнее — Европейский Союз и всю современную западную постмодернистскую элиту. Все они принадлежат (объективно, как сказал бы Маркс) к одному лагерю. Они ненавидят социум, созданный на основе национальных и культурных сообществ. Они воспринимают традиции (помимо того, что относят к безопасному для них «наследию») и исторически созданные институты со слепой злобой.
На сегодняшний момент они победили. Поскольку береговая охрана Италии ежегодно принимает тысячи «мигрантов» у европейских безопасных берегов, и миллионы ещё готовятся к тому, чтобы к ним подплыть, кажется ясно, что sub specie aeternitatis («с точки зрения вечности» — прим.) победа над нацизмом в 1945 году значила меньше, чем это удобно представлять. Поражение Гитлера обозначило начало длинного победного похода либеральной фашистской идеологии. Спустя семьдесят лет правящие элиты Запада — к этому времени окончательно утратившие чувство меры и историческую преемственность — не могут защитить его от тех, кто хочет разрушить и покорить Европу. Из-за политики мультикультурализма западные страны потеряли способность устанавливать границы и защищать своих граждан от чужаков, а большинство мигрантов явно не имеют чувства родства с принимающими их сообществами.
Всё это время правящие элиты Европы утверждали, что миграционный поток является благом, обогащает их культурно обделённое общество. Одновременно с этим они развили и распространили параноидальную антироссийскую кампанию. Медийная машина англоязычных СМИ и те, кто ею управляет «из тени», отреклись от разума и порядочности в пользу грубой ненависти и распространения слухов. Мы не видели ничего подобного даже в самые мрачные дни холодной войны.
Часть проблемы заключается в том, что многие настоящие западные консерваторы рассматривают Россию как естественного союзника, которого элитный класс считает опасным по своей природе. Идея того, что «демократическая» Россия должна подчиняться мультикультурной постмодернистской матрице, считается аксиоматичной по обе стороны Атлантики. «Демократия» подобного рода связана с определением статуса в идеологической иерархии, а не с волеизъявлением электората: в соответствии с ленинским изречением, моральная ценность любого действия определяется его вкладом в ход истории.
Конечная цель — «переформатирование» российской идентичности. В этом отношении не существует никакого разрыва между леволиберальными сторонниками Сороса и неоконсерваторами. В этом смысле эмоциональная привлекательность русофобии для элиты Западной Европы понятна: она даёт возможность «выпустить пар» суперчувствительному мультикультурному сознанию, позволяет ему спокойно ненавидеть внешнюю группу и даже казаться при этом добродетельным. Конечно, объектом этой враждебности является христианская и европейская страна, которая упорно отказывается быть постмодернистской, охваченной ненавистью к себе и предающейся болезненному самоанализу; нация, не стыдящаяся своего прошлого и не желающая отдавать свое будущее массе чужаков; нация, которая не озабочена вопросом трансгендерных уборных и другими «проблемами», свидетельствующими о моральной и интеллектуальной деградации общества.
Идеологическая и эмоциональная русофобия либералов незримо сочетается с базовой неприязнью к России, которую разделили инициаторы новой «холодной войны» в аппарате разведки и национальной безопасности Соединенных Штатов, в военно-промышленном комплексе и Конгрессе. В результате возникает совершенно сюрреалистическая повестка, в которой перемешивается предположительно неспровоцированная «русская агрессия» в Украине, враждебные веяния в Прибалтике, серийные военные преступления в Сирии, насилие в Западной Европе и грубое вмешательство в «демократический процесс» Америки. Всё это создаёт атмосферу фиктивной «экзистенциальной угрозы», которая делает невозможным снятие напряжения между Трампом и Москвой. Во время президентской кампании 2016-го года он, вероятно, серьезно намеревался начать всё с чистого листа, но противодействие аппаратчиков оказалось слишком сильным. Левые и правые, консерваторы и либералы выступили единым фронтом, к которому примкнула даже его собственная команда и который, в конечном счете, помешал ему сделать шаги, которые могли быть расценены как «умиротворение» России и Путина.
Русофобский нарратив не связан с реальной политикой России. Это отражает глубокую ненависть элитного класса к России как таковой. Эта враждебность развивалась в ее нынешней форме примерно со времен Крымской войны, когда маркиз де Кюстин заявил, что в России «внешний лоск европейской цивилизации слишком хрупок, чтобы заслуживать доверия». «Ни один человек, черный, желтый или белый не может быть столь лживым, неискренним и самонадеянным — короче говоря, таким ненадежным во всех отношениях — как русские», — писал в 1905 году президент Теодор Рузвельт. Джон Мейнард Кейнс после поездки в СССР в 1925-м году задался вопросом: стало ли «угнетённое состояние духа» «плодом какого-то скотства, присущего русской природе». Роберт Оппенгеймер-мл. в 1951 году предположил, что в России «мы имеем дело с варварами, отсталыми людьми». Совсем недавно сенатор Джон Маккейн заявил, что «Россия — это бензоколонка, замаскированная под страну». «Россия — это антизападная власть с другим, более темным видением глобальной политики», — писало издание Slate в начале 2014 года, еще до того, как украинский кризис достиг своего апогея.
В таком нарративе есть два ключевых столпа. Что касается геополитики, мы видим стремление морских империй — сначала Британии, а после Второй мировой войны Соединенных Штатов — «сдерживать» и, по возможности, контролировать евразийский хартленд, территория которого находится в России. Не менее важна уже отмеченная культурная антипатия, желание не просто влиять на российскую политику, но необратимо трансформировать российскую идентичность. Все же некоторые из самых основополагающих русофобских стереотипов исходят от самой России, от тех членов московской «интеллигенции», которые скорее чувствуют себя как дома в Нью-Йорке или Лондоне, чем где-либо в своей собственной стране. Покойная Анна Политковская писала в Los Angeles Times 16 лет назад: «Общеизвестно, что русский народ иррационален по своей природе». Невозможно представить себе массовое издание, публикующее подобное заявление о евреях или мусульманах.
Русофобское остервенение стоит дорого. Оно еще больше обесценивает публичный дискурс о мировой политике в Соединенных Штатах и Западной Европе, который итак задавлен. Это уже подорвало перспективы взаимовыгодного сотрудничества в российско-американских отношениях, основанного на реалистичной оценке того, что эти две державы не имеют «экзистенциальных» различий, но обладают множество реальных и потенциальных сходств. Оно пребывает в высокомерном заблуждении, что существует высшая «западная» модель социального и культурного образа мыслей и действий, которая может и должна навязываться повсюду — в России, в частности.
Самое грустное состоит в том, что русофобская мания продлевает европейскую «гражданскую войну», которая началась в июле 1914 года, продолжилась в 1939 году и так и не закончилась должным образом… даже с падением Берлинской стены. В интересах США, а также России и Европы завершить этот конфликт, чтобы можно было надлежащим образом решить жизненно важную, общую для всех проблему — набирающий силу исламский радикализм и демографический кризис в Европе.
Сегодня, в День Победы, нам стоит вспомнить, что Гитлер собирался либо создать свою, новую Германию, либо уничтожить её. В том же духе вашингтонские поджигатели войны представляют Америку как гибкий инструмент их глобального плана. Их неустанное стремление к расширению американского влияния сочетается с их преднамеренной внутренней трансформацией федерального правительства Соединенных Штатов в настоящий Левиафан, не ограниченный Конституцией. Слова, которые они вложили в президентское обращение к Конгрессу «О положении страны» в 2004 году, точно суммировали их навязчивые идеи мессианства: зов истории звучит в нужной стране, мы перехватываем там власть без завоевания, мы боремся и жертвуем за свободу других людей, мы знаем, что свобода — это право каждого человека и будущее каждой нации: «Свобода, которую мы ценим, не является подарком Америки миру, это Божий дар человечеству».
Между такой манией величия и здоровым патриотическим настроем нации «дистанции огромного размера». Её движущей силой является неадекватное стремление к власти, а «националистический» дискурс — её оправданием. Суть подобных настроений проявляется при катастрофе: к концу Второй мировой войны Иосиф Геббельс приветствовал союзнические бомбардировки, поскольку они уничтожали старую добрую Германию княжеств, ратуш и марципана. Имеющее в природе своей ту же движущую силу стремление к глобальной империи означает уничтожение децентрализованной Америки маленьких казино, пятничного картофеля фри и бейсбола.
Подобный менталитет — это не только актуальная и постоянная угроза миру во всем мире. Это также самая большая угроза конституционному порядку, самобытности и образу жизни Соединенных Штатов. Его приверженцы лишь изменили парадигму диалектического материализма, чтобы продолжать преследовать ту же эсхатологическую мечту, Конец истории, гибель Богов. В погоне за силой они грешат против Бога и человека — и конец этой безумной гонки будет таким же, как конец Тысячелетнего Рейха в мае 1945 года.